Ужастина Галина Николаевна с 2010 года по 2018 работала корреспондентом газеты «Наше слово». Из своего сорокалетнего журналистского стажа именно этот период считает наиболее плодотворным. Своеобразным отчетом о нем стали три сборника очерков и зарисовок: «Судьбы людские», «Золотые купола», «Сердце золотое».
Особенность творческой манеры — доверительный разговор с героями публикаций и читателями, отличное владение литературным словом и безукоризненная грамотность. Г.Н. Ужастина много раз была победителем и лауреатом различных творческих конкурсов.
Когда хитёр русский мужик
(рассказ-быль)
Давно это было, лет сорок назад, летом. Приехала я в гости к двоюродной сестре в Калужскую область. Следующий день был выходной, суббота, и Валентина предложила съездить на дачу. «Грядки засажены, а дом не достроен, — объяснила мне. — Егору всё некогда, а нанимать не на что. Ну, сама увидишь».
Ехали минут двадцать на автобусе, потом пешком через лесок шли примерно столько же. И вот он, коллективный сад. Въездные ворота, рядом калитка, от неё внутрь ведёт асфальтированная дорожка. «Наш участок этот, самый первый, — сворачивает к домику Егор. — По дешёвке купили». «Заброшенный был, весь ивняком зарос, — подхватывает жена. — В прошлом году корчевали, под зиму огород перекопали, строиться начали».
Дом деревянный, из бруса, но вместо крыльца лежат поддоны, на каких кирпич перевозят.
Внутри прибрано, чисто. На столе солонка и закрытая хлебница, вдоль глухой стены — диван-кровать. Печка пока не побелена. За перегородкой — лаз на чердак. Крышки на люке ещё нет, и лестница не внушает доверия — сделана наспех из двух жердей и разных по толщине перекладин. Заметив мой недоуменный взгляд, Валентина говорит: «Наскоро сколотили, когда печную трубу наверх выводили. Я на чердак не лазаю, грохнуться боюсь».
Егор ушел на улицу, а мы стали разбирать сумки с рабочей одеждой и продуктами. Между делом Валентина рассказывает: «Света пока нет, приходится на костре еду подогревать. Но сегодня два термоса взяла — с чаем и кашей. А на первое окрошку сделаем, квас есть, картошка, колбаса и яйца — тоже, лука и укропа нарвём».
Она посмотрела в окно и отпрянула: «Ну и ну, вот это да!». Быстро отошла к столу и взялась за картошку в мундире. Я не успела ничего спросить, вернулся Егор. А Валентина со словами «Я за луком» юркнула в дверь. Потом и Егор вышел. Вернулись тоже порознь, сначала муж, потом жена.
«Тётя Маша приходила, просит тебя выкопать ей яму для компоста. Я сказала, что сейчас придешь, поможешь. Только, говорю, не наливай ему, а то не работник будет, а дел-то полно».
А мне объяснила: «Она одна на даче, помочь некому, а бросить жалко. А бабка очень хорошая, добрая».
«Конечно, помогу, — и Егора будто ветром сдуло. — Я не надолго, хочу сегодня хозблок доделать», — проговорил уже на выходе.
Валентина только головой покачала. «Представляешь, я еще в прошлый выходной заметила: выйдет Егор на улицу, а возвращается поддатый. Где-то, наверно, бутылку прячет. Всё вроде обыскала, нигде ничего нет. А сегодня глянула в окошко, а за забором у нашего участка он из кучи песка бутылку достает. Егор на самосвале работает, этот песок две недели назад привёз. Пойдем-ка, пока его нет, проверим».
Валентина подошла к куче со стороны забора и начала разгребать песок. «Ой, да тут целый склад! Сбегай за сумкой, в руках не унести».
Когда я вернулась, на траве был выложен длинный ряд бутылок. «Ничего себе, — изумляюсь. — Да тут целый ящик!».
«Наверно, был ящик. Осталось семнадцать штук».
Перенесли мы этот клад в дом, хозяйка залезла на чердак, а я ей все бутылки осторожно по штуке подала.
«Так, дело сделано, — Валентина села на табуретку у окна. — Я их в угол сложила и ветошью прикрыла. Там у нас пустые мешки да старые фуфайки лежат. А Егору я скажу так…».
Мы уже приготовили окрошку и салат, нарезали хлеб, стали ждать. Едва Егор вошёл, Валентина проговорила: «Слушай, какие-то мальчишки всю кучу нашего песка разворотили, поправить бы надо». Егор опрометью бросился за ворота, стал руками сгребать песок. На лице было такое отчаянье, что мне его стало до невозможности жалко.
«Валя, давай скажем правду, ведь с ума сходит человек».
«Ну, уж нет, ни за что! Он всё премию получить обещал, да так и не принес. Вот, значит, куда эта премия улетела!».
Обедать Егор не стал, только чай выпил. Расстроился очень. Долго сколачивал из горбыля сараюшку и, видимо, прикладывался к взятой утром бутылке. Изредка виновато взглядывал на жену, но молчал. К вечеру мы отправились домой.
На следующий день я уехала и потом никогда об этом случае сестре не напоминала. Наверное, со временем она всё ему рассказала. Но теперь его уже нет в живых, а она — пенсионерка, занимается внуками. Дачу давно продала.
КЛАВА
Памяти землячки Клавы Шахловой
Тогда еще не было телевизоров, и в кино или на вечера в наш деревенский клуб собиралась молодежь со всей округи. Субботу мы ждали особенно, ведь непременно выйдет плясать Клава Шахлова. Никто больше не может петь частушки и дробить так, как она.
Вот разворачивает гармошку Гена Вавилов, и стройная красивая Клава в туфлях лодочкой гордо выходит на середину круга.
Не скажу, кого люблю,
Не укажу — которого.
На деревне есть два брата —
Люблю чернобрового.
Сыграй, Гена, веселее,
Припою-подговорю.
Я по залеточке скучаю,
Только вида не даю.
Вдоль стены на лавках сидят зрители — матери хулиганистых парней, беспокоясь за которых они и ходят по субботам в клуб. Женщины переглядываются, шепчутся, качают головами. А Настя поёт:
Я иду, а меня хают,
Говорят тихохонько:
«У нее наряды нету
И ума манёхонько».
Десятки лет минули с тех пор. Вспоминая свою малую родину, я всегда вспоминаю при этом Клаву, её судьбу. И те частушки, языком которых она делилась с людьми всем, что лежало на сердце.
Родителей у Клавы не стало, когда ей было четырнадцать лет. Отец пришел с войны инвалидом, мать долго болела. И оба умерли на одном году. У старших, брата и сестры, были свои семьи. Приезжали редко. Клава жила одна, вела хозяйство, работала в колхозе. Сначала — куда бригадир пошлет, потом перешла в доярки, там трудодней больше начисляли.
Её дом стоял в середине деревни на повороте в колхозную механическую мастерскую. Напротив, через дорогу — магазин. Место людное, на виду. Но не только по этой причине Клава чаще всех других девчат была на языке у местных баб. Главной причиной была её горячая любовь с Юрием Вагиным.
Юра работал трактористом, его мать Пелагея — в полеводстве. Жили Вагины через два дома от Насти. Пелагея не скрывала своего недовольства. «И чего ты девку не взлюбила? — укоряли её женщины. — Работящая, шустрая, хорошей женой твоему сыну будет».
«Вот еще, — фыркала Пелагея. — Голь перекатная. Только и умеет, что частушки петь. Отслужит армию — найдет не такую».
«А какую?».
«Тихую и не нищую. У этой ни одеть, ни обуть, даже пуховой вязёнки нету».
Осенью Юрия всей деревней проводили в армию. Вечер по этому случаю, с застольем, был устроен в клубе. Рано утром на колхозном грузовике призывник уехал в военкомат. Потом на току, где колотили лен, Пелагея в обед рассказывала бабам: «Перед армией целыми ночами у неё пропадал. Придет, бывало, под утро — глаза, как у кота, масленые, молока горшок выпьет да полбуханки хлеба зараз съест. Мне всё понятно. Ничего не говорю, молчу. Думаю — скорее бы в армию взяли».
Наверно, она сама не по большой любви замуж выходила. Иначе поняла бы, какими сладкими были те ночи. Какой восторг царил в душе её сына, и как каждой жилочкой, каждой косточкой любила Клава Юру.
Первое письмо от него получила из Бреста. «Здесь у нас учебка, потом отправят служить в Германию», — сообщал Юра. И приложил фотографию: в солдатской форме, похудевший, насупившийся.
Еще через два месяца пришла открытка — цветная, с блестками, таких в СССР тогда не было. Юра желал ей счастья. «Какого счастья?» — подумала она. Решила, что просто так написал. Оказалось, не просто так. Перед Новым годом получила письмо, в котором Юра просил забыть его и больше ему не писать.
Всё поняла, когда встретила в магазине Пелагею. Та взглянула на неё с торжеством и презрением в глазах, спросила с издевкой в голосе: «Всё писем ждешь? Ну, жди-жди».
В тот вечер Клава наплакалась до головной боли, в сердцах порвала на мелкие кусочки его карточку, которая стояла в самодельной рамочке на комоде, и бросила в подтопок. И странное дело: пока обрывки фото горели, свертываясь и покрываясь пеплом, её сердце перестало дрожать, губы сжались, а глаза стали сухими.
Зашла подруга Зина, с которой она когда-то плясала, а теперь перестала. Наверно, Зине известно то, о чем догадалась Клава.
«Хватит киснуть, — сказала Зина. — Завтра суббота, приходи в клуб».
«Приду».
Но плясать на этот раз не она вызвала Зину, а наоборот. Подруга вышла в круг и спела:
Дорогая моя Клава,
Вспомни про бывалыча,
Как ты любила Николаича,
А я Иваныча.
Клава медлила, и Зина пропела еще одну, словно намекая, о чем написала Пелагея Юрию:
Милый в армию уехал,
Я глазами повела.
Он до Шуи не доехал —
Я другого завела.
И Клава, приподняв со лба вьющуюся прядь, встает с лавки и выходит на круг. Вот она улыбается, как раньше, и так же звонко и чисто запевает:
Завивались мои кудри
С осени до осени,
А почуяли разлуку —
Завиваться бросили.
Два тесовые крылечка
В памяти осталися.
На одном крыльце влюблялись,
На другом рассталися.
По дорожке я иду,
А дорожка талая.
Здравствуй, новая любовь,
До свиданья, старая.
Однако новая любовь пришла к ней потом, когда душа окончательно переболела. Это случилось, когда Юра после службы в армии завербовался в Сибирь на большую стройку и уехал туда, не побывав дома. Клава восприняла эту новость с горечью в душе, но уже не как беду. Вскоре после этого она познакомилась с парнем из райцентра. Он ехал на лесовозе, остановился у магазина, а потом никак не мог завести свою машину.
Поломка оказалась серьезной, парень провозился до темноты, но так и не отремонтировал. Уже поздно вечером постучался в дом Клавы, попросил попить. Она накормила Виталия ужином, предложила переночевать, но он, сославшись на то, что не раскурочил бы кто-нибудь машину, ушел спать в кабину. После этого случая каждый раз, проезжая через деревню, он останавливался у дома Клавы, находил предлог зайти или поджидал, когда вернется, если её не было дома.
Клава так привыкла к этим свиданиям, что когда Виталий не появился две недели подряд, решила съездить в райцентр, узнать — не заболел ли. И вдруг поняла, как ей не хватает его голоса, застенчивой улыбки, как она соскучилась по разговорам с ним.
Она вышла замуж за Виталия, уехала жить к нему. Её дом они продали. Через год Клава родила дочку и в новой радости совсем перестала вспоминать о Юрии.
Он приехал еще через несколько лет. Приехал один, без семьи. Разыскал дом, где теперь жила Клава. Она встретила его спокойно, ничуть не удивившись. «Заперла я свое сердце на крепкий замок, а ключ в нашу речку кинула», — сказала ему на прощанье. Так они и расстались, похоронив свою первую любовь. Самую большую, самую нежную и неповторимую.
